Пользовательский поиск

Истории аутистов: Шарон (продолжение)

Начало: «Шарон: смутно понимать то, о чем думают люди»


Трудности диалога

Плохие навыки коммуникации, демонстрируемые людьми с ASD, можно объяснить исходя из неразвитой теории образа мыслей. В конце концов, чтобы построить беседу с кем бы то ни было, мы должны понять, чего этот человек ожидает, исходя из истории вопроса и контекста. Мы должны дать собеседнику то, чего он ждет от разговора. Во время приема я понял, что Шарон не испытывает никаких трудностей с использованием языка для передачи своих переживаний, но я спросил, что она испытывает во время бесед с мужем, с друзьями и с клиентами. Она ответила, что воспринимает эти беседы как монологи с. разными людьми, а не как разговоры. Высказывания обоих собеседников не создают разговора. Она чувствовала, что говорит на людях, а не с ними. Чтобы услышать, что говорят другие, она должна «переложить» их слова на собственный голос. Более того, из разговора она помнит только свой голос: «Иногда я могу восстановить высказывания собеседника по своим реакциям, которые запомнила. Я не воспринимаю того, что говорят другие. Такое впечатление, что когда они говорят, их слова склеиваются вместе, как овсянка. И я не могу отделить их друг от друга, чтобы понять. Вместо этого я болтаю бог знает о чем, ориентируясь на свои неверные предположения». Шарон сказала, что другим людям тоже нелегко понять ее, поскольку к ней часто обращаются за разъяснениями. Задним числом она понимает, что либо опускает факты, либо сообщает слишком много необязательных подробностей. Иногда она осознавала, что скользит по поверхности и не касается сути, которую пыталась донести до собеседника.

Все эти трудности в социальных беседах следовало рассматривать отдельно от стремления Шарон к социальным контактам. У нее не было никакого желания ни замыкаться в себе, ни становиться затворником. Ей всегда страстно хотелось привязанности и внимания. Она любила своего мужа, у них были теплые отношения. Она любила своего сына и получала удовольствие от общества нескольких близких друзей. Она с трудом заводила новые знакомства, это верно, но если люди были достаточно настойчивы и не обращали внимания на ее социальные оплошности, вознаграждением для них становилась ее глубокая и неизменная привязанность. Всю свою жизнь она мечтала о друзьях, но эта мечта осуществилась, лишь когда ей исполнилось четырнадцать лет и в ее жизни появилась первая подруга, дружба с которой сохранилась по сей день, как и с людьми, оценившими ее глубокую натуру.

Несомненно, все это соответствовало типу тех социальных трудностей, о которых я читал и которые наблюдал у имеющих очень высокий профессиональный статус взрослых с синдромом Аспергера или аутизмом. Несмотря на то что их действия могли свидетельствовать об обратном, особенно в раннем детстве, в конечном итоге все эти люди жаждали социальных контактов и дружбы. А по мере взросления потребность в привязанности и внимании росла. Я много раз видел границу, которую описывала Шарон, — границу между тем, что она хотела от взаимоотношений, и тем, что наблюдалось и переживалось другими. Эта граница была похожа на линию слома, проходящую через переживание собственного «Я».

Компенсаторный механизм

Меня удивило то, что Шарон описывает именно те трудности в теории образа мыслей (ТОМ), которые демонстрируют люди с разными формами аутизма. Но ее случай отличался от других ее исключительным проникновением в сущность собственных трудностей. Людям с аутизмом и с синдромом Аспергера не хватает не только понимания сознания других людей, но и своего собственного сознания. Шарон прекрасно отдавала себе отчет в том, что ей не хватает понимания, и это не соответствовало тому, что обычно испытывают люди с ASD. Многие дети и подростки с разными формами аутизма не осознают того, какими они кажутся другим детям, за что и почему другие воспринимают их как эксцентричных и почему они нередко раздражают своих родителей, братьев и сестер. Им также трудно выразить словами свои чувства, что заставило их совершить тот или иной поступок и почему в данной ситуации они испытывают определенное чувство.

Но, возможно, острое проникновение Шарон в свою эмоциональную жизнь становилось таковым только задним числом, после размышлений. Социальный мир приобретал для нее смысл с помощью логики и потраченного на размышления времени, но не в пылу события. Вероятно, она могла компенсировать недостатки ТОМ логикой и размышлениями, но она не могла делать этого на интуитивном, бессознательном, автоматическом уровне. А это тот самый уровень, на котором ТОМ должна работать в реальном мире. И я начал думать о том, нет ли у Шарон некого чистого и весьма специфического недостатка ТОМ, который в известной мере компенсируется ее проникновением в собственную внутреннюю жизнь и использованием значительных способностей к логике. Не по этой ли причине она, будучи подростком, устанавливала для себя социальные правила?

Шарон: проблема диагноза

Справедливым было также и то, что в ходе беседы Шарон вовсе не показалась мне эксцентричной. Ее речь была логичной, смысл того, что она говорила, — понятным. Да, во время разговора она не всегда смотрела на меня и была не склонна прибегать к жестам, чтобы подчеркнуть и выделить отдельные слова, но в ее поведении было мало странного или похожего на проявления какой-либо формы аутизма. Возможно, это не соответствовало синдрому Аспергера в том виде, как он проявляется у детей и подростков. Однако, участвуя в некоторых исследованиях, проведенных нашей группой, я видел молодых людей с синдромом Аспергера и даже с аутизмом, которых я знал в детстве и в подростковом возрасте (или чьи истории болезни читал) и которые демонстрировали те же черты, что и Шарон. Изучение впечатления, которое произвела на меня Шарон во время беседы, не помогло мне ответить на вопрос, есть у нее синдром Аспергера или нет.

Справедливо также и то, что существует немало других причин, по которым у человека могут быть проблемы с ТОМ. Безусловно, Шарон очень умна — это не вызывало никаких сомнений, — и у нее нет никаких проблем с вербальным выражением своих мыслей. Единственный способ ответить на заданный мне вопрос заключался в том, чтобы понять, проявлялись ли у нее эти трудности с ТОМ в очень раннем возрасте или позднее, в ходе ее развития. Если у нее легкая форма аутизма, это должно было бы проявиться не позднее чем в четырехлетнем возрасте. Если же эта проблема возникла позже, мне придется поискать другое объяснение, например тревожное расстройство.

Важно будет также поискать доказательства присутствия третьего компонента триады аутизма — предпочтения повторяющихся, стереотипных интересов, действий и поведения, характерных для аутистов. Если в раннем возрасте проявилась и эта склонность, доказательная база в пользу аутизма усилится. Чтобы получить подобную информацию, следовало бы поговорить с родителями Шарон, но в сложившейся ситуации это было невозможно. Шарон чувствовала, что для ее мамы это будет тяжелым испытанием, и мы решили восстановить историю ее детства по ее собственным воспоминаниям. Чтобы детально обсудить эту информацию, мы договорились в течение нескольких ближайших недель встретиться еще пару раз.

Шарон плохо помнит лица людей, игравших важную роль в ее детстве. О присутствии своей матери она судит только по воспоминаниям о ее ногах на ковре, по другую сторону стола. Она не помнит лица своей бабушки, только ее руки, сажающие растения в саду, делающие пирог, занимающиеся шитьем или вязанием. Она никогда не видит лиц ни матери, ни бабушки, только их руки и фигуры. Она помнит их лица только по фотографиям. Напротив, обычные дети начинают отдавать предпочтение человеческим лицам и обращать на них внимание в первые же дни своей жизни. Может быть, Шарон таким образом описывает свои внутренние переживания оттого, что избегала смотреть окружающим в глаза, а это характерная особенность детей с ASD?

Воспоминания Шарон

Она помнит, что до поступления в детский сад у нее были один или два приятеля среди соседских детей, а потом, до подросткового возраста, друзей не было. Будучи ребенком, Шарон ненавидела физические проявления чувств и буквально вырывалась из объятий родителей, бабушек и дедушек. Она чувствовала себя одинокой, болезненно осознавала, что отличается от других детей, и не понимала, почему ее никто не любит. В какой-то момент она поняла, что попытки добиться расположения окружающих ставят ее в глупое положение. Одно время она пыталась рассказывать смешные истории, но кто-нибудь обязательно перебивал ее. Она приступала к своему рассказу снова и снова, но ее опять перебивали. Эти попытки продолжались какое-то время, она могла начинать свой рассказ десять или одиннадцать раз, не понимая, что никто не хочет слушать ее. Остальные девочки нарочно подначивали ее. Но понимание этого приходило к Шарон лишь ночью, когда она лежала в постели без сна, обдумывая свои дневные социальные фиаско. Этот опыт был для нее унизительным. Ей было трудно вступать в социальные контакты, но еще труднее было изменять свое поведение после того, как контакт начался. Она чувствовала себя накрепко привязанной к определенным реакциям и не могла воспользоваться обратной связью со своими товарищами, чтобы приобрести социальные навыки. Она не смогла изучить правила социальной игры, которые с каждым годом становились все сложнее и сложнее.

Мне было ясно, что эти социальные трудности на самом деле существуют очень давно, с самого детства. Без сомнения, природа проблем Шарон была когнитивной, они никак не были связаны с ее настроением. У нее не было депрессии, и тревожное настроение не затуманивало ее способности четко оценивать социальные контакты. Конечно, она испытывала тревожность в социальных ситуациях, но трудности были более глубокими. Это было похоже на сложную когнитивную проблему, на проблему, вмонтированную в спонтанную матрицу взаимодействий с ровесниками. Если она думала об этом, она знала, что делать. Трудности, которые испытывала Шарон, завязывая отношения, были именно на уровне социальной интуиции, на бессознательном уровне. Если бы все зависело только от логики, у нее не было бы никаких проблем. Но ее способность логически мыслить была недоступна ей на школьном дворе. Социальные контакты были исключительно подвижными, события происходили слишком быстро, чтобы можно было не спеша все обдумать. На школьном дворе, когда происходило то или иное событие и когда ее дразнили или отвергали, она не испытывала ни чувства вины, ни унижения, ни смятения. Эти эмоции приходили к ней только по ночам, когда лежа в постели и рассматривая все произошедшее под увеличительным стеклом микроскопа своей логики, она с убийственной четкостью понимала, что поставила себя в глупое положение в присутствии того самого человека, на которого более всего хотела произвести хорошее впечатление.

Были также и другие истории о переживаниях ее детства, аналогичных переживаниям детей с ASD и соответствующих третьему элементу триады аутизма — предпочтению повторяющихся, стереотипных действий с весьма существенной сенсорной или физической компонентой. Самые ранние и самые отчетливые воспоминания Шарон — это воспоминания о предметах, поразивших ее своими необыкновенными визуальными деталями: об узорах на ковре и на маминой кашемировой юбке, о солнечном свете, падающем на покрытый линолеумом пол бабушкиного дома. Она сохранила живые воспоминания о том, как они с мамой делали на кухне свечи, но помнит только падающие со свечей капли разноцветного воска. У Шарон всегда была склонность к рисованию, и с очень раннего возраста ей прекрасно удавались художественные сцены в перспективе. В детстве она пережила периоды увлечения несколькими разными предметами и занятиями. Первым предметом ее увлечений, насколько Шарон могла вспомнить, были камни. Она восхищалась ими. Каждое утро, идя в школу, она останавливалась на дорожке, посыпанной гравием. Она подолгу любовалась камнями, их блеск приводил ее в восторг. Шарон опаздывала в школу и знала, что у нее будут неприятности, но камни приковывали ее внимание. То, как они лежали на дорожке, и разнообразие узоров вызывало головокружение. Она начала собирать камни, приносить их домой и раскладывать на полке, но это требовало все больше и больше внимания. Вскоре камни превратились в непреодолимую страсть, она с трудом отрывалась от них, идя в школу, и они полностью завладели ее вниманием. В конце концов Шарон пришлось начать ходить в школу другим маршрутом, минуя покрытую гравием дорожку.

На смену увлеченности камнями пришел активный интерес к чтению романов или, чтобы быть более точным, к чтению научной фантастики. В отличие от других детей она интересовалась именно научной фантастикой, а не любовными романами, детективами и приключенческой литературой, которые предпочитали другие дети. По дороге в школу и сидя одна в своей комнате, она придумывала научно-фантастические сюжеты, снова и снова разрабатывая одну или две сюжетных линии, украшая их разными подробностями, но никогда не меняя их сути. Эти фантазии скоро так же овладели ее помыслами, как в свое время покрытая гравием дорожка, и она почувствовала непреодолимую потребность фантазировать об инопланетянах, спускающихся на Землю, чтобы отомстить тем детям, которые обижают ее.

Она также пережила период увлечения мягкими игрушками, причем это произошло значительно позже того времени, когда подобное увлечение можно было бы счесть заурядным явлением. Она никогда не играла с ними; она рассаживала их на своей кровати до тех пор, пока на ней не оставалось места для нее самой. Она также испытывала непреодолимые физические импульсы, которые было трудно контролировать. Например, периодически она могла начать раскачиваться, особенно тогда, когда она была одна и некому было сделать ей замечание. Даже сейчас она чувствует, что одержима проектированием — линиями, прямоугольниками и квадратами. Она не может не думать о них; эти образы навязчивы и бросаются в глаза, особенно если она одновременно пытается с кем-то разговаривать. Ей трудно одновременно и беседовать, и рассматривать узор.

Конкретные переживания Шарон нельзя объяснить одним лишь дефицитом ТОМ, но они очень напоминают те трудности, которые испытывают дети с аутизмом в том, что касается исполнительной функции и отвлечения внимания от физического мира. Это разновидности повторяющегося стереотипного поведения и ограниченного набора интересов, столь характерные для этого нарушения, которые могут возникать из слабой центральной связанности, или трудности с отвлечением внимания от объектов, вызывающих интерес.

Шарон описала и другие промахи внимания, но они обычно случаются в социальном контексте. «Я никогда не могла рассказывать или как-то иначе сознательно контролировать использование языка в присутствии другого человека», — сказала она. В присутствии физических объектов она всегда могла быть собранной и сосредоточенной, но когда она вступала в контакт с другим человеком, это чувство осведомленности покидало ее. Она просто не могла сосредоточить свое внимание на человеке без значительных усилий, и то ненадолго. Она не чувствовала себя частью реального физического мира, ей казалось, что она пребывает в тумане. Завладеть ее вниманием смогли камни, мягкие игрушки, научная фантастика и в более позднее время — проблемы проектирования.

«Я приняла сознательное решение воспринимать мир с помощью органов чувств, сосредоточиться на том, что происходит в данный момент. Я страстно желала быть в состоянии боевой готовности».

Я подумал, что ее метафора о социальном тумане весьма выразительна. Только тогда, когда реакции окружающих были очень ярко выраженными или преувеличенными, она могла видеть контуры социальных контактов, неясно вырисовывающиеся сквозь этот туман. Они возникали на какой-то момент, потом снова исчезали. В такие минуты, чтобы понять, что происходит в сознании других людей, ей приходилось использовать все свои способности к логике.

Симптомы, ущербность и компенсация

После трех или четырех бесед с Шарон у меня было вполне достаточно информации о ней, но к определенному выводу я так и не пришел. Диагностировать синдром Аспергера бывает нелегко, особенно когда речь идет о взрослых людях и нет подтверждающей информации о развитии в раннем возрасте. Чтобы поставить диагноз, я должен был положиться на сведения о ее развитии и о ее нынешних проблемах — на то же, на чем основано диагностирование всех детей с разными формами аутизма. Нет такого анализа крови или сканирования мозга, которые могли бы сказать нам, у кого есть та или иная форма ASD, а у кого ее нет. Фактически, на деле, в истории Шарон было все необходимое для того, чтобы склонить меня в пользу диагностирования одной из форм аутизма.

Одна трудность, с которой я столкнулся при оценке состояния Шарон, заключалась в том, что большинство взрослых, страдающих аутизмом или синдромом Аспергера, которых я знал, были значительно более ущербны, чем она. Во взрослом состоянии они либо вовсе не имели друзей, либо число их друзей было очень невелико, они с величайшим трудом получили среднее или высшее образование, а найти работу и удержаться на ней им было еще труднее. Вопреки тому что у нее было немало симптомов синдрома Аспергера, Шарон не демонстрировала практически никакой ущербности. Она получила среднее образование, поступила в университет и закончила его, имея степень по архитектуре. И успешно занималась бизнесом. У нее был счастливый брак, и она растила вполне здорового и счастливого мальчика. Она имела друзей, и у нее были хорошие отношения со своей семьей (по крайней мере не хуже, чем у большинства из нас). У Шарон были симптомы, но не было никакой ущербности. Может ли быть такое? Можно ли иметь одно и не иметь другого? Может ли человек иметь «чистое» несовершенство ТОМ без диагностирования какой-либо формы аутизма?

Она обладала исключительной способностью проникать в свои собственные проблемы, связанные с пониманием психологического состояния окружающих ее людей. Возможно ли, что это позволило ей выработать компенсаторные механизмы преодоления ее трудностей? Механизмы, благодаря которым она избежала ущербности, хоть некоторые симптомы и остались?

Подобная возможность поднимает два важных вопроса. Первый вопрос заключается в том, что существует некая разница между симптомами и ущербностью. Как правило, они идут рука об руку, но иногда наблюдается заметное расхождение между ними. Есть немало весьма ущербных индивидов с той или иной формой аутизма, демонстрирующих лишь ограниченное число симптомов. Болезнь может начаться у них в более позднем возрасте, и они могут не проявлять склонности к повторяющимся, стереотипным действиям, поскольку либо очень сильно отстают в развитии, либо им очень мало лет, либо у них то, что некоторые называют настоящим атипичным аутизмом.

Другие индивиды с атипичным аутизмом способны к лучшему функционированию; у них наблюдается некоторая кратковременная задержка развития речи, но склонность к повторяющимся, стереотипным действиям незначительна. Тем не менее из-за своих проблем с речью им очень трудно общаться с окружающими или хорошо учиться в школе. Но есть и такие индивиды, которые имеют многие симптомы, но прекрасно чувствуют себя в реальной жизни. Они склонны держать свои эксцентричные интересы при себе или разделять их со своими друзьями — единомышленниками. Эти люди постигли разницу между «частным» и «публичным» и научились не афишировать свою эксцентричность. Вернувшись из школы, они могут часами сидеть в своих комнатах, щелкая по маленьким трубочкам, всматриваясь в отсветы волшебного фонаря на стене или повторяя разговоры, услышанные в школе. Как и Шарон, они понимают, что отличаются от окружающих, и принимают меры к тому, чтобы минимизировать влияние этих симптомов на их действия в реальном мире. Вероятно, эти симптомы в известном смысле менее тяжелые, что дает человеку возможность отчасти контролировать их. Многие в высшей степени успешные взрослые с аутизмом или с какой-либо другой формой этого нарушения не способны избавиться от этих симптомов, но функционируют вполне хорошо. На самом деле я сомневаюсь в том, что лечение способно полностью исключить такие симптомы аутизма, как недостаток жестикуляции и мимики и интерес к необычным предметам. Но мы можем помочь людям с ASD усовершенствовать их социальные навыки, навыки общения, способность учиться в школе и работать. Чтобы уменьшить степень своей ущербности, такие люди могут пройти длинный путь, но это не значит, что они смогут полностью избавиться от всех симптомов.

Второй вопрос заключается в том, что некоторые из тех навыков, которыми Шарон пользовалась для компенсации своих трудностей в ТОМ, могут быть с тем же эффектом использованы и другими активно функционирующими подростками и взрослыми. Действительно, результаты одного исследования свидетельствуют о том, что дети с аутизмом, которых специально обучали ТОМ, смогли усовершенствовать свою способность правильно оценивать психологическое состояние окружающих. Навыки, которым их обучали, очень похожи на те компенсаторные механизмы, до которых Шарон додумалась сама. Она использовала свои способности к логическому мышлению для того, чтобы следить за своим социальным поведением, формулировать правила социального взаимодействия и решать в соответствии с ними, что неприемлемо в данных обстоятельствах. Она использовала свою проницательность, свою память, свою логику и свою способность добираться до сути дела для управления социальным миром. Однако результаты того же исследования показывают, что вновь усвоенные навыки не распространяются на повседневные контакты. Необходимы методики переноса этих навыков из лабораторных условий в реальную жизнь. Эти навыки нужно изучать снова и снова в разных ситуациях.

Шарон разработала также и другие компенсаторные механизмы, которые могли быть полезны с точки зрения такого обобщения. Она использовала свои способности в том, что связано с визуализацией, для того чтобы осмыслить свои эмоции и организовать свой день. Точно так же и Кэрол Грэй, педагог, разработавшая полезные методики для детей с разными формами аутизма, писала о том, что рассказы о социальных ситуациях, представленные в визуальном формате, являются полезным способом обучения социальным навыкам маленьких детей с аутизмом. Для поддержания порядка и уменьшения тревожности Шарон придерживалась рутины и определенной структуры. Понимая, что окружающие сочтут ее интересы странными, она старалась не афишировать свои симптомы. Она повторяла про себя сказанное другими людьми, чтобы понять смысл и контекст разговора. По сути, чтобы компенсировать свои трудности, она использовала свои сильные стороны; не практиковала то, что находила трудным, потому что когда она это делала, разница была невелика. Самое важное заключалось в следующем: у нее были основания для того, чтобы усовершенствовать свои социальные навыки, и именно это стало ключевым фактором в ее развитии.

Синдром Аспергера?

Кончилось тем, что я не смог поставить Шарон диагноза «синдром Аспергера». Чтобы поставить такой диагноз, человек должен быть значительно более ущербным. Что же касается Шарон, то ее понимание собственных трудностей было слишком хорошим, а ее достижения — слишком впечатляющими. Но были еще две возможности, которые заслуживали рассмотрения. Одно из открытий, сделанных при генетических исследованиях разных форм аутизма, заключается в том, что некоторые родственники детей с аутизмом сами имеют черты, напоминающие симптомы этих заболеваний, но недостаточные для такого диагноза. Иногда родители говорят о том, что либо они сами, либо более дальние родственники «социально неуклюжи», что им трудно завязывать и поддерживать отношения, проявлять сочувствие окружающим и быть с ними в близких отношениях. У некоторых родственников даже обнаруживаются такие экзотические интересы, как астрономия, информация о переписи населения, результаты выборов и математические расчеты, и хобби, которые занимают их настолько, что они не принимают участия ни в каких других семейных делах. Возможно, у Шарон были именно такие черты, хотя никаких признаков аутизма ни у кого из ее родственников не было. То, что она описывала, в точности соответствовало тому, что испытывали люди с разными формами аутизма. Мы знаем, что эти черты присущи популяции людей и встречаются у 5-10% населения. Возможно, гены, ответственные за аутизм, вовсе не такая большая редкость. Возможно, что симптомы аутизма — некий континуум, и случаи, не устанавливаемые клиническим наблюдением, — случаи без ярко выраженного нарушения функционирования — существуют у всего населения. Может быть, по мере того как черты, напоминающие симптомы аутизма, становятся более грозными, проницательность постепенно уменьшается и в конце концов проходит некий порог, в связи с чем устанавливается такой уровень ущербности, что ставится диагноз «одна из форм аутизма».

Вторая возможность заключалась в том, что в детстве у Шарон действительно был синдром Аспергера, но она исцелилась, и у нее нет никакой ущербности, связанной с этим нарушением, хотя и остались какие-то симптомы. Действительно, некоторые люди с синдромом Аспергера и с аутизмом излечиваются практически полностью, но это скорее исключение, нежели правило. У меня есть несколько больных с синдромом Аспергера, с которыми я познакомился, когда они были детьми и когда ни у кого не было сомнений в том, что у них одна из форм аутизма; в подростковом возрасте и во взрослом состоянии в этом смысле ничего не изменилось. Некоторые дети с ASD (примерно 20%) в том, что касается их социальных навыков и навыков общения, действовали на среднем уровне, хотя в частной жизни они тем не менее продолжали совершать повторяющиеся и стереотипные действия. Может быть, Шарон — одна из тех людей с синдромом Аспергера, которые замечательным образом почти «исцелились» от него?




nazdor.ru
На здоровье!


Пользовательский поиск

Узнайте больше:



Большинство диет для похудения просто крадут ваши деньги


Беременность | Лечение | Энциклопедия | Статьи | Врачи и клиники | Сообщество


О проекте Карта сайта β На здоровье! © 2008—2017 
nazdor.ru, nazdor.com
Контакты Наш устав

Рекомендации и мнения, опубликованные на сайте, являются справочными или популярными и предоставляются широкому кругу читателей для обсуждения. Указанная информация не заменяет квалифицированную медицинскую помощь, основанную на истории болезни и результатах диагностики. Обязательно проконсультируйтесь с врачом.

Размещенные на сайте информационные материалы, включая статьи, могут содержать информацию, предназначенную для пользователей старше 18 лет согласно Федеральному закону №436-ФЗ от 29.12.2010 года "О защите детей от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию".