В последнее время назрела необходимость бросить взгляд на то образование, которое с начала нашего столетия известно как телесная схема. Также здесь нет полной ясности в отношении того, о чем, собственно, идет речь. Исходным пунктом для образования этого понятия была, главным образом, неврологическая постановка задачи. Выражение должно обозначать, прежде всего, «созданный человеком пространственный образ самого себя» (Шильдер, цитир. по Конраду). Предполагалось, что он создается из суммы восприятий, полученных в области осязания, собственного движения и зрения, «которые в памяти соединяются в большие комплексы». Как это происходит в действительности?
В критическом обзоре К. Конрада (1933 год) находятся важные указания, относящиеся к этой теме. Главной его заслугой является преодоление ассоциативно-психологической точки зрения при рассмотрении становления телесной схемы. В самом деле, ассоциативно-психологическое толкование являлось непреодолимым препятствием для действительного понимания всего того, что находит свое выражение в телесной схеме и фантомных конечностях. Ассоциация, как психологический термин, породила, начиная с английского эмпирика Джона Локка, и особенно с Давида Юма, мнение, что внешнее наблюдение повторяющихся, связанных с пространством и временем процессов, посредством привычки должно привести к признанию их внутренней связи. Соответственно этому воззрению все, что проявляется в душе как целое, понимается как механическим образом составленное из отдельных частей и деталей. Для объяснения общего процесса был использован образ строительных камней (элементов восприятия) и раствора (ассоциаций). Именно это воззрение было господствующим, когда в начале столетия были проведены первые исследования телесной схемы.
Хотя над этой проблемой работали несколько исследователей, понятие телесной схемы связывают, главным образом, с именем Х. Хида, английского невролога. В описании Конрада мы видим Хида «в борьбе с результатами, которые не укладываются в это учение (ассоциативную психологию)». Хид, например, наблюдал, что изменение положения конечности не первично зависит от нашего сознательного представления этой конечности. Скорее он склоняется к тому, как трактует Конрад, что «прежде чем осознается изменение положения конечности, принимается своего рода мера (стандарт), в соответствии с которым производится измерение. Для этого своеобразного отношения он предлагает наименование «схема».
Конрад затем цитирует следующие предложения Хида: «Вследствие постоянного изменения положения мы строим внутри себя модель положения (postural model), которая постоянно изменяется. Каждое новое положение или движение вносится в эту пластичную схему. Деятельность cortex (коры головного мозга) устанавливает отношение к этой схеме каждой новой группы ощущений, вызванных изменением положения. Восприятие положения происходит только после того, как установлены эти отношения».
Для нас важно то, что уже для Хида со словом «схема» было связано нечто пластичное, нечто, «постоянно изменяющееся». Однако совокупность чувственных ощущений, понимаемая только в смысле ассоциативных связей и фиксаций, вряд ли может обеспечить пластичность, о которой здесь идет речь. Дальнейшие рассмотрения Конрада основаны на точке зрения гештальтпсихологии и приводят его к полному и решительному отклонению тезиса, что осознание единства нашего тела может быть построено в вышеописанном смысле из отдельных восприятий в единую телесную схему. Напротив, он хотел бы видеть в качестве основы сознания «целостный процесс в истинном смысле слова», который подчинялся бы законам образования гештальта.
Современные, менее неврологические, но более опирающиеся на переживания описания телесной схемы показывают, что при этом могут быть получены результаты, по меньшей мере, весьма схожие с переживаниями фантомных конечностей. Примером этого являются относящиеся к телесной схеме (body-image или body-schema) описания в любом учебнике по детской психиатрии. Там сказано, что совершенно здоровый человек может временами испытывать нарушения в образе своего тела. Тогда он чувствует, что все его тело или отдельные члены изменяются по форме и величине. Такие изменения особенно часто ощущаются при засыпании, а также при усталости и мигренях, иногда даже при заболевании гриппом. Далее следует сообщение о впечатляющем переживании одной из пациенток, которая, будучи пятилетним ребенком, во время автобусной поездки внезапно почувствовала увеличение размеров своей руки, в которой она держала проездной билет. Здесь снова мы имеем дело с изменениями и нерегулярностями в области телесности. То, что такие изменения формы могут предшествовать припадку, показывают уже упомянутые выше наблюдения. Целый ряд таких случаев приведен в учебнике эпилепсии Янца.
Рассмотрение телесной схемы как сферы переживания границ тела дало в последнее время повод для исследований методами проективного тестирования (Роршах), основанными на психосоматической точке зрения и психологии поведения. Исходным пунктом явилось наблюдение за артритиками, в переживании границ собственного тела которых надеялись заметить особую неподвижность и оцепенелость, которую затем попытались связать с их психологическим поведением. Проведенные с этой целью исследования с помощью тестов Роршаха привели к мнению, что для социального поведения человека в любом отношении имеет огромное значение, каким образом он переживает собственную телесность, чувствует ли он ее жестко ограниченной или открытой окружающему миру. Таким видам переживаний придавалось большое значение для предсказуемости социального поведения соответствующих личностей. Как ни интересны эти исследования сами по себе, все же вследствие переноса вниманий на предсказуемость поведения они затемняют и маскируют то, что здесь представляется самым важным, а именно «подвижность». Мы еще увидим, что именно в тех силах, которые проявляются вследствие переживания собственного телесного образа, следует искать источник всего того, что дает человеку возможность придать своим деяниям и поступкам новые, не предсказуемые заранее черты.
В области детского развития обнаруживаются отчетливые пересечения телесной схемы с фантомными членами; оба феномена выступают у ребенка одновременно, при переходе от первого ко второму семилетнему периоду. Это следует из «Исследований на здоровых, слепых и ампутированных детях», которые должны прояснить связи между телесной схемой и фантомными членами. Была проведена идентификация частей тела с самими собой и с моделью, дифференциация сторон между правым и левым, рассмотрены целенаправленные движения, например, касание пальцем носа, а также дифференциация схемы кистей рук и идентификация отдельных пальцев. Другие исследования, в отношении момента времени восприятия пространственных измерений (переднее/заднее, верхнее/нижнее, правое/левое), проведенные на здоровых детях, привели к тем же результатам.
Интересен тот факт, что для всех исследованных аспектов телесной схемы не обнаружено различий у зрячих и слепых детей. Т.е. для ее образования оптический опыт не нужен. С другой стороны, не является безусловной предпосылкой сенсорный опыт в телесной области, как показывает появление фантомов у детей, родившихся без конечностей. Итак, вопрос о том, что, собственно говоря, лежит в основе этого развития, остается открытым. До сих пор нет не только удовлетворительного объяснения этому, но также антропологической оценки, которая могла бы вывести за рамки чисто неврологического образа рассмотрения к познанию общего значения развития этого феномена.
Незадолго до своей смерти Карл Кёниг основательно занимался телесной схемой и фантомными членами, и настойчиво указывал на две области, из которых можно почерпнуть определенные воззрения на эти явления. Первая область – это телесные чувства.
«Исходя из учения Рудольфа Штайнера о чувствах, можно сказать, что ткань телесной схемы образует совокупность чувственных ощущений, которая задается взаимодействием четырех телесных чувств (чувства осязания, чувства жизни, чувства собственного движения и чувства равновесия)».
Вторая область, согласно Кёнигу, это попытки понимания этих необыкновенных, не постигаемых с помощью обычных мыслительных категорий явлений, как фактов детского развития. Имеется в виду тот глубинный процесс превращения, который происходит с ребенком в возрасте от шести до семи лет. Штайнер впервые охарактеризовал этот основной процесс человеческого бытия в 1907 году и в дальнейшем описывал его как освобождение или «рождение» так называемого эфирного тела или тела образующих сил. Кёниг говорит по этому поводу:
«Итак, мы должны усвоить, что образование телесной схемы у ребенка тесно связано с рождением или с освобождением его эфирного тела (жизненного тела или тела образующих сил). В результате этого освобождения приходят к первому преобразованию гештальта и одновременно к осознанию собственного тела».
И, в заключение раздела, он еще раз возвращается к этому вопросу: «Со сменой зубов, сопровождающейся первым преобразованием гештальта, приходят к рождению эфирного тела. Это освободившееся тело образующих сил представляет собой смутно переживаемую основу телесной схемы.
Мы осознаем ее посредством чувства жизни. Постепенно оно вчленяется в ощущения, получаемые посредством чувства движения. Тем самым уточняется действительность телесной схемы – особенно в области конечностей – и утверждается наше знание об «истинной действительности» нашего собственного тела. Маленький ребенок еще извне указывает на свою грудь, если его спрашивают, где он есть. Подросток ощущает свою телесность изнутри, посредством чувственных ощущений, получаемых от созревших четырех телесных чувств. Посредством их ампутированный получает суждение о том, что его фантомный член реален».
Мы вышли бы далеко за рамки этого изложения, если бы попытались описать здесь многообразные и многочисленные указания Рудольфа Штайнера на тело образующих сил и его превращения. В связи с нашим изложением важным является воззрение, что формирование телесности человека, если можно так выразиться, не заканчивается с его физическим рождением. Тело, как физическое образование, само по себе было бы не в состоянии создать предпосылки для всех тех многообразных отношений с окружающим миром, которые основаны на том, что человек хотя и ощущает себя единым со своим телом, но все же чувствует себя не ограниченным своим телом (т.е. пределами кожи). Это происходит только потому, что выступает нечто, что можно обозначить как «второе образование гештальта». И только духовно-научные исследования Рудольфа Штайнера, направленные на познание процесса освобождения тела образующих сил, создали возможность прояснения многих явлений детского развития, которые иначе оставались бы непонятными.
О применимости этого знания Штайнер однажды сказал следующее: «Необходимо в качестве исходного пункта антропософского, духовно-научного рассмотрения взять такие формулы, как, например, «рождение эфирного тела из физического тела», что соответствует действительности. Но тогда, когда должен быть найден переход от этой духовной науки в узком смысле, – которая ведь основана на рассмотрении непосредственного повседневного опыта человека – к образу рассмотрения отдельных специальных наук, тогда то, что первоначально было высказано в формульной форме, подобно формулам математики, должно стать методом – методикой обработки фактического материала».
Итак, во внутреннем процессе созревания вычленяется нечто, что можно было бы назвать функциональным гештальтом. Причины и предпосылки для этого лежат в общей необходимости развития детской жизни. Когда мы имеем дело со здоровым развитием, описанное здесь явление приходится на точно определенный момент времени, а именно, примерно в начале смены зубов, подобно тому, как в конце эмбрионального развития происходит физическое рождение. Природа этого гештальта или тела образующих сил не физическая; «оно состоит из действующих сил, а не из вещества» (Штайнер).
«Действующие силы», с которыми мы имеем здесь дело – суть те же самые, как и те, которые в органических соединениях вызывают рост и жизнь. «Второй гештальт» – это не абстракция, но реальная область бытия, «телесного» бытия. Мы должны научиться мыслить, что между физической телесностью и чисто душевными (психическими) восприятиями находится сфера, которая не идентична ни одной из них и для которой еще не существует общепризнанного термина.
Если мы методически применим знание о теле образующих сил, как это делал Кёниг, то обнаружим, что в телесной схеме и в фантомных переживаниях мы имеем дело с одним и тем же явлением. Это лишь один из аспектов более грандиозного и дальше идущего процесса, связанного с освобождением тела образующих сил. Но это событие не вызывается каким-либо внешним раздражением, и не является внешней проекцией в центральную нервную систему. Это собственная «телесность», которая возвещает здесь о себе. Переживания телесных чувств дают ей действительность бытия.
С выступлением телесной схемы ребенок поднимается на новую ступень сознания в отношении пространственного ощущения собственного тела, а также, руководствуясь переживаниями своей телесности, вообще окружающего мира. В отношении того, что здесь происходит, Кёниг говорит о «скачке сознания». Обоснованием этой решительной формулировки служит то, что здесь мы имеем дело с «телом», «вторым гештальтом», которого до этого не было. Вопрос, поставленный нами в начале, о природе этого телесно-ограниченного опыта, находит здесь свое решение. «Телесная схема» открывается нам здесь как живая, подвижная телесность, ощущаемая как пространственное, хотя и не трехмерное, образование. Она действует не в предметном пространстве, но, можно сказать, на переходе от пространства к силам. Представления, подобные изложенным в книге Г. Адамса «Об эфирном пространстве», помогут также и нематематикам прояснить природу этого «вывернутого пространства».
Изучение пространственного опыта совсем маленьких детей может бросить свет на это воззрение также еще с другой стороны. Кёниг говорит об этом в своем описании ступенчато образующегося пространственного чувства ребенка в первые годы его жизни: «Чтобы понять образ поведения ребенка, мы должны учесть следующее: чем меньше ребенок, тем большим он переживает себя в отношении к пространственному миру». Но это означает, собственно, только то, что в теле ребенка и в окружающем его мире в широком смысле действующие образующие силы находятся в совсем другой, более интимной связи, чем в какой-нибудь другой период его жизни. Это состояние изменяется в продолжение первого семилетия и завершается с освобождением его тела образующих сил.
Тем самым создаются предпосылки для того, чтобы в этот период развития, до смены зубов, первостепенную роль могли играть также другие явления, которые известны нам как подражание. Когда Штайнер уже в 1907 году указал на подражание и прообраз как «волшебные слова», которые определяют отношение ребенка к окружающему миру, то он имел в виду, что в этом возрасте другого вида отношений еще вовсе не существует. Это состояние изменяется тогда, когда в конце первого семилетнего периода рождается «второй гештальт». Процесс подражания, который Штайнер имел в виду, теряет свои черты исключительности и необходимости; отношение к окружающему миру изменяется.
Поскольку в основе процессов подражания лежит физический гештальт, они протекают физически. Но они относятся не только к внешнему, они в состоянии действовать в теле ребенка вплоть до подражания моральным и аморальным интенциям окружающего мира, формировать его моторику, даже влиять на образование его органов. Причину этого следует искать в образующих силах, которые в этот период еще целиком сплетены с телом ребенка и которые впоследствии преобразуются во «второй гештальт». Мы имеем здесь дело с истинным процессом превращения тех сил, которые первоначально целиком заняты образованием физически-органической стороны ребенка, обеспечением способности подражания, но потом, вследствие внутренней необходимости развития, созревают к собственному преобразованию гештальта, который все больше проявляется.
Для всякого вида лечебно-педагогического рассмотрения очень важно познавать всевозможные нарушения этого процесса развития. Некоторые из них представлены в собранных в этой книге статьях Кёнига. Характер лечения, к которому стремится лечебная педагогика, нужно, в конечном итоге, понимать как поиск путей и возможностей, посредством упражнений всякого рода. Как наиболее существенная, может здесь быть названа лечебная эвритмия, задача которой – излечивать отклонения и искажения в ходе развития этого «второго рождения». Ибо вся совокупность того, что мы наблюдаем при нарушениях развития всякого рода, в существенной своей части является не чем иным, как многообразием особенностей, предпосылок и последствий, связанных со «вторым рождением». В этом смысле лечебная педагогика нуждается в своих собственных, четко отграниченных от педагогических, методах, посредством которых она может оказывать лечебное воздействие на ребенка с нарушением развития, открывая и прокладывая ему путь к тому, где может начаться чисто педагогическое.
Но в этом месте наших рассмотрений мы должны бросить взгляд на противопоставление различных «телесностей» при различных нарушениях детского развития. Мы можем сказать здесь примерно следующее: то, что нам представлено в «стесненном» теле спастика, следует понимать не иначе, как недостаточную степень свободы его фантомных членов. Ежедневное и тесное общение с такими детьми подтверждает это впечатление. Складывается впечатление, что в то время как лишенный конечностей ребенок при определенных обстоятельствах способен к особенно интенсивному употреблению своих фантомов, спастик должен здесь преодолевать свои собственные трудности. Ему не дается необходимый «опережающий бросок», предшествующий каждому движению; пространство между его рукой и предметом, который он должен схватить, остается, с феноменологической точки зрения, «пустым». Реально переживаемые – не только представляемые или наблюдаемые «извне» – отношения между рукой и предметом не устанавливаются, зрительное пространство остается неопределенным и носит нереальный характер. Там, где рука остается слишком телесной, образующий круг между рукой и глазом (Вайцзекер) не может замкнуться.
Многие указывают на нарушения телесной схемы у спастиков. Однако относящиеся к этому представления нужно расширить, признав, что у спастиков нарушено развертывание тех самых качеств, которые проявляются в фантомных членах детей, лишенных конечностей, и которые также лежат в основе гармоничных движений детей школьного возраста. Спастикам недостает именно того, что ампутированным – конечно, после соответствующей подготовки – или лишенным конечностей детям позволяет так пронизать свои протезы, что они могут воспринимать тончайшие движения рычага переключения газа при управлении автомобилем.
Мы имеем здесь дело не только с проблемой рефлекторного влияния движения. Можно считать, что здесь мы имеем дело с «фантомной подвижностью», возможностью «опережающего движения» фантомных членов, которого недостает спастикам. Насколько нужно поднять ногу, чтобы перешагнуть через порог, насколько глубоко лежит ступень, насколько нужно повернуться, чтобы сесть на стул? Это нужно пережить, – не только увидеть, – прежде чем совершить соответствующее движение. Именно здесь спастик, как нам кажется, должен бороться со своим «фантомным оцепенением».
Теперь мы продолжим рассмотрение дальнейших шагов развития, связанных с выступлением «второго гештальта» и фантомов, выделяя при этом отдельные пункты. В это время, т.е. при переходе от первого ко второму семилетнему периоду, происходят решающие превращения в образе мыслей ребенка, которые поднимают на новую ступень отношения между ребенком и окружающим миром. Совпадение по времени этого мыслительного шага с описанным образованием тела образующих сил, это не просто одновременность двух явлений; здесь более действуют прямые связи, как это следует из описаний Штайнера. Однако к этому моменту развития мышление еще не несет в себе абстрактно-спекулятивных черт, но имеет образный характер. Оно, как формирующий элемент детского развития, постепенно начинает занимать то место, которое занимало подражание.
Здесь мы можем только коснуться этих многоплановых взаимосвязей, теперь же обратимся к области, которая еще с другой стороны может пролить свет на освобождение второго гештальта. Здесь речь идет о дифференцированном выступлении сознания и понятия времени в ходе детского развития. Вначале нужно заметить, что Штайнер по разному поводу описывал область тела образующих сил, как основу для переживания всего того, что в широком смысле связано с течением времени. Тело образующих сил – это, в то же время, и тело, связанное со временем. Поэтому не удивительно, что вместе с изменениями и новым шагом в развитии тела образующих сил устанавливаются новые отношения ребенка ко времени.
Пиаже основательно исследовал переживание времени и развитие понятия времени у ребенка, и установил, что в возрасте, когда начинают проявляться феномены «второго облика», ребенок начинает отделять возрастное становление, как временной процесс, от величины тела, т.е. от пространственного роста и расширения. Отталкиваясь от наблюдения деревьев различной величины и животных обликов, можно перейти, например, к обсуждению с испытуемыми детьми вопросов о связи возраста с величиной людей. Всегда ли большой человек старше маленького, или бывают также старые маленькие люди? Результатом этого явилось то, что в испытуемой группе из сорока детей в возрасте от четырех до восьми лет все дети старше семи лет дали правильный ответ, тогда как все дети от четырех до шести лет - ошибались.
Следующее обобщающее замечание Пиаже ясно выражает главные черты проблемы:
«Как первый результат, мы установили, что ребенок далек от того, чтобы за исходный пункт взять субъективное понятие возраста, он более оперирует с внешними и материальными понятиями, которые находятся в его распоряжении: строением и величиной тела. Можно возразить, что это вполне естественно, и a posteriori действительно можно так сказать. Тем не менее, если говорить о возрасте отдельных лиц, и особенно о собственном возрасте и членов узкого семейного круга, можно вполне подумать и о других возможностях».
«Во-первых, в сравнении с другими дети чувствуют себя старше или моложе, и это глобальное впечатление может быть обманчивым, ибо ребенок подходит к этим вопросам менее критично, чем мы. Далее, можно учесть духовную или моральную зрелость: старшие знают больше чем младшие, они менее являются «детьми», они играют в другие игры, кажутся более послушными и т.д. И, наконец, со стороны памяти могут быть интересные конструкции: старшие помнят о каких-нибудь событиях, которые неизвестны младшим и т.д. И затем, шествуя изнутри наружу, ребенок начинает с внешнего анализа, чтобы потом ложные критерии, основанные на внешнем гештальте, заменить собственным временным способом обработки».
Можно непосредственно видеть, что в таком описании феноменов заложено то, что Штайнер охарактеризовал как освобождение тела образующих сил. Пока этого освобождения не произошло, ребенок не может делать то, что Пиаже назвал «шествием изнутри наружу». С этой точки зрения становится ясным, что величина тела, как пространственная характеристика, и возраст, как связанное со временем качество, только тогда могут познаваться в их различии, когда образующие силы, как посредники чисто временного, приобретут свой собственный гештальт. Время постепенно приобретает для подрастающего ребенка характер переживаемого времени, собственной временной действительности, биографической наполненности содержанием и неповторимости; все это возможно только вследствие развертывания временного тела, которое одновременно несет в себе нетелесную пространственность.
То, что здесь заявляет свои права – это, в формулировке Рисмана, «конкретное, активное время, которое концентрируется и индивидуализируется в отдельном живом существе. Макрокосмос образует гигантский временной организм, который находит свой отголосок в малом временном организме микрокосмоса мира растений и животных». В человеческом существе он приобретает значение индивидуальной судьбы.
Совсем иначе предстает глазам исследователя животный образ поведения «временного гештальта», поскольку он протекает в определенных формах, которые от начала до конца представляют собой жестко фиксированное целое. Он может, например, быть пространственно зафиксирован на пленке фильма или магнитофонной ленте и, таким образом, задокументирован. Эти временные гештальты, в основе которых не лежит индивидуальное тело образующих сил, лишены всякого биографического характера. Зато, с другой стороны, животное посредством «биологической системы» своего тела гораздо глубже, чем человек, связано с космическими отношениями, представленными посредством вращения Земли. Его «биологические часы» удивительно безошибочны, и их не сравнить с человеческим переживанием времени. Впечатляющим примером этого служит наблюдаемая способность насекомых, птиц и других животных использовать Солнце в качестве точки привязки для своих движений в пространстве, корректируя при этом суточное движение Солнца посредством своих «внутренних часов». Такие исследования позволяют, с другой стороны, оценить значение образования индивидуального временного тела для развития ребенка.