Переживание собственного тела большинством детей, нуждающихся в душевном уходе, существенно отличается от переживания своего тела здоровыми детьми. Эта более или менее бессознательная область переживаний, которую можно охарактеризовать как отношение ребенка к своему телу, играет значительную роль в воспитании и общении с детьми, имеющими помехи в развитии, хотя в современной литературе по лечебной педагогике ей уделяется мало внимания в сравнении с психологически ориентированными исследованиями. Конечно, осмысленное проникновение в область телесного бытия, без сомнения, наталкивается на существенно большие трудности, чем построение психологических интерпретаций тех или иных отношений детей с затруднениями в развитии.
Когда говорят об «отношении» ребенка к собственному телу, то заранее предполагают, что духовное существо ребенка является чем-то большим и иного рода, чем его тело, и что он находится с ним в других отношениях, чем в случае животного. Детское развитие как раз и состоит в том, как это в дальнейшем мы рассмотрим более подробно, чтобы в ходе развития достигнуть более «свободных» отношений к своему телу. Напротив, как показали новейшие сравнительные исследования поведения (этология), у всех животных имеется так называемая «программа поведения», обусловленная телесно, т.е. физиологически. Посредством ее весь круг действий животного во многом фиксирован и детерминирован. Мнения расходятся только относительно происхождения этой «программы поведения». Причем предположение, что определенным видам поведения и движения животное научается в первые годы жизни, уступает воззрению, что они устанавливаются «подобно органам на основе наследственно приобретенных рецептов развития».
Другими словами, биологическими предпосылками телесности животного так жестко определен образ его поведения, что само животное не может его ни изменить, ни преобразовать. В единой «этограмме» собраны все свойственные животному элементы поведения, например, как оно роет, грызет, как возвращает в гнездо выкатившееся из него яйцо, как протекают его половые отношения и т.д. Животное находится в совсем других отношениях к своему телу, чем человек; с точки зрения предпринятых здесь рассмотрений было бы совершенно бессмысленно говорить об отношении ребенка к своему телу в том же духе, как об отношении животного детеныша к своему телу. Исследования последних десятилетий подтвердили то, что уже в 1910 году Рудольф Штайнер говорил с духовно-научной точки зрения о непосредственном воздействии органов животного на его поведение.
Эти вещи приобретают новую актуальность, поскольку они играют все большую роль в педагогических отношениях. Целью всех наук, изучающих поведение, является научиться «при достаточном знании обстоятельств делать достоверные прогнозы». Если известна исходная ситуация, в которой находится индивидуум, и его «программа поведения», то можно предсказать его реакцию.
«Новые импульсы исходят от биологии, и возможность глобального применения в области человеческого поведения гипотез, полученных в результате изучения поведения животных, можно считать сегодня уже доказанной. Мы знаем также, что человеческое поведение до известной степени определяется факторами, унаследованными в ходе исторического развития человечества, и это имеет для науки о человеке колоссальное практическое и теоретическое значение. Достаточно только подумать о следствиях, которые вытекают из этого для педагогики и социологии».
В противоположность этому следует, однако, заметить, что человек в своем теле чувствует себя иначе, чем животное. Это как раз следует из того, что он поддается воспитанию в собственном смысле слова. Ибо воспитание направлено не на биологически предопределенное существо человека, а на духовное ядро его существа. Действительным исходным пунктом для всех попыток рассмотрения феноменов телесной жизни ребенка может быть только наблюдение постепенного проявления его Я. Ибо то, что как Я проявляется в ходе жизни ребенка, является не следствием, но предпосылкой его телесного образа проявления. Мы познаем, что это деятельность телесных чувств в существенной степени определяет телесные отношения и их метаморфозы в детском возрасте, прокладывая тем самым путь проявлению Я.
В дальнейшем мы займемся рассмотрением определенного аспекта поставленной таким образом проблемы. В практике лечебно-педагогической работы часто ставится вопрос, как вообще происходит, что ребенок начинает в отношении окружающего мира чувствовать себя в разных смыслах как телесно ограниченное существо. С одной стороны, в этом отношении мы постоянно сталкиваемся с весьма загадочными явлениями, с другой стороны, из этой области переживаний нередко встают важные лечебно-педагогические задачи. От того, хорошо или плохо мы их решаем, зависит, в конечном итоге, степень продвижения ребенка в развитии.
Изменения переживания собственной телесности, которые происходят у здорового ребенка в период от первых дней жизни и до завершения его развития, воспринимаются как само собой разумеющиеся и не так бросаются в глаза, как в случаях с детьми, страдающими нарушениями развития. Напротив, требуется особенно внимательное феноменологическое наблюдение, чтобы до известной степени понять и принять, что область телесного, переживание собственной телесной ограниченности различным образом выходит за определенные кожным покровом границы, во всяком случае, оно не идентично с ними, в зависимости от того, имеем ли мы дело с ребенком, у которого нарушена способность к контактам, или со спастическим ребенком. Эти отношения различны у детей, страдающих припадками, у монголоидных детей и постэнцефалитных детей. Во многих случаях можно заметить, насколько один ребенок, схватив кубик, ощущает его втянутым в область своей телесности, тогда как другой, например, спастически парализованный, даже там, где движение в механическом смысле еще допускает подобное, часто не может правильным образом схватить предмет, просто поскольку телесная периферия недостаточно протяженна, чтобы включить в себя данный предмет.
Это «телесное» может претерпевать существенные изменения и сопровождаться драматическими нарушениями. Я мог наблюдать это на примере шестнадцатилетнего юноши с врожденной сердечной недостаточностью, спастической гемиплегией, страдавшего частыми припадками. В начале припадка он часто замечал, как бы в виде предшествующей припадку ауры, что его левая нога (принадлежащая парализованной стороне) как бы «неограниченно» увеличивалась. «Она как бы опухала» или «выходила за границы» – это было непосредственным впечатлением, хотя никаких телесных изменений нельзя было заметить. Это зачастую происходило поздним вечером или ночью, тогда юноша в страхе вскакивал с постели и бежал в другую комнату, вероятно, стремясь в положении стоя вернуть своей ноге нормальную форму. То, что было потеряно, это ясное ощущение естественных границ ноги, того места, где она, собственно говоря, «кончается». То, что это ощущение не всегда в нормальном состоянии совпадает с границей, определяемой кожным покровом, каждый может заметить по себе. Нечто подобное испытывал юноша в день, предшествующий припадку, хотя и не слишком отчетливо мог это выразить. При этом он демонстрировал не только необычайно интригующее, беспокойное и зачастую холерическое поведение, он терял также чувство нормальной пропорциональности. То, о чем он говорил в это время, возрастало в разменах и числе во много раз: «сотни домов» возникали там, где был только один дом, «три тысячи лет» оставалось до следующих каникул. В отношении к периодам, свободным от припадков, особенно непосредственно следующим за припадками, различия были очевидными.
В случае с другим юношей, примерно того же возраста, за несколько часов до наступления припадка он сообщал о необычайном увеличении в размерах левой руки; в состоянии припадка наблюдались особенно отчетливые подергивания в области левой половины лица. Здесь опять оказывалось утраченным чувство уверенности в границах своего тела, он испытывал невыносимое чувство утраты телесности, которое восстанавливалось через несколько часов после припадка. Что лежит в основе такой телесности?
В книге О.Ф. Больнова «Человек и пространство», в главе «Пространство человеческой жизни», находится маленький, но очень содержательный раздел «Тело». Там со всей отчетливостью ставится вопрос об отношении человека к своему телу. Ответ на этот трудный вопрос невозможно дать, если не оставить область логически-понятийного трехмерного пространства. Мы не будем здесь обсуждать подробные представления Больнова, мы только вкратце отметим следующие мысли.
В здоровые дни человек в своем наивном сознании почти не замечает пространства, занимаемого своим собственным телом; он, собственно говоря, сознает его вследствие «пограничного опыта», при соприкосновении с окружающим предметным миром. Иначе обстоит дело, когда он испытывает боль или находится в болезненном состоянии. Встает вопрос: «Как представлено нам пространство собственного тела, когда мы находимся к нему в здоровых отношениях, и оно еще не объективировано вследствие боли или других нарушений?».
Во всяком случае, при попытках ответить на этот вопрос одно является несомненным, что детское развитие в существенной части состоит в том, чтобы достигнуть в этом отношении правильного образа бытия. Я уже говорил, что действительные нарушения развития детей во многом определяются слабостью и односторонностью в области переживания собственной телесности. Именно необычные, отклоняющиеся от гармонической замкнутости состояния позволяют нам достигнуть существенных воззрений в этой области. У детей со здоровым развитием гораздо труднее наблюдать отдельные феномены, чем там, где открывается радикальная односторонность глубинных процессов.
Заключительный раздел в книге Больнова «Человек и пространство» носит характерное название «Инкарнация как способ обретения тела». Этим ясно выражено, что человек может «обрести» свое тело не в общепринятом смысле слова. Оно находится в его распоряжении иначе, чем другие принадлежащие ему вещи. «Невозможно дистанцироваться от своего тела». Но также мало оснований говорить, будто бы человек – это его тело. В строгом смысле слова, мы не имеем права на такую идентификацию, хотя наше тело нам ближе, чем другие вещи. Поэтому дальше говорится:
«Также невозможно сказать, что мы и есть наше тело, и уже в речи возникают языковые трудности для выражения этих отношений».
Для определения пространственных отношений своего тела образовано даже слово «Unraum» (непространство); обычные пространственные представления не могут быть применены для обозначения отношений человека к своему телу. То, с чем мы имеем дело, «невозможно выразить средствами обычного языка: Я есть мое тело, и в то же время я не являюсь им, поскольку оно остается для меня внешним; я имею свое тело, и все же не имею его, поскольку оно внутренне принадлежит мне». Именно в этом состоит тайна инкарнации.
Подобным же образом Плюгге пытается разрешить загадку этих взаимосвязей. Там, где возникают болезненные состояния, проблема «иметь», например, парализованную конечность, выдвигается на передний план. «Тогда нога уже не погружается больше молча в действие, в обновление бытия, в предпринимаемое мною». Это выражено «игровое поле», которое представляет ту зону, в которой «мое телесное Я и мой мир должны друг друга обусловливать». В случае паралича это игровое поле тотчас сужается, и проявляется более пространственное в геометрическом смысле, «предметное» восприятие парализованной ноги.
Плюгге в одном из описаний выразил это следующим образом:
«Мое игровое поле становится исключительно скудным; зато появляется возможность узнать нечто о моем теле как пространственном образовании. Мы видим, как взаимно вредят друг другу «игровое поло» и «пространственность». Игровое поле не является пространством modo geometrico, но выражением постоянной возможности телесного преобразования гештальта, тем самым принципиально не имеет границ. Пространство же modo geometrico определяется протяженностью, ограниченностью, весом, массой. Физически определяемое пространство не допускает «игрового поля».
Выраженная здесь несовместимость встречается все снова и снова. Однако, как это видно у детей с различными формами отклонений от нормального развития, она принимает зачастую значительно более сложные формы. Например, можно сказать, что для спастически парализованных детей невозможность достигнуть того, что здесь обозначено как игровое поле, является главным препятствием на пути развития. Это всегда является более важным фактором, чем чисто механическая ограниченность подвижности. Собственно, в этом месте и находится точка привязки лечебной педагогики спастических детей в узком смысле слова. Ибо недостаток выходящего за пределы конечностей «телесного» опыта не только создает значительные препятствия для управления движениями, относящимися к окружающему миру, но означает также лишенность определенного телесного переживания действительности или, иными словами, некоторого опыта в окружающем мире.
Когда церебрально парализованный ребенок, интеллект и возраст которого позволяют ему правильно оценить невозможность подобного, стремится к тому, чтобы стать садовником, крановщиком или врачом, это как раз иллюстрирует сказанное выше. При этом для него это не просто желаемое пространство, желаемый характер которого как-то предчувствуется, но для него это не подлежащая обсуждению «недействительная действительность». Такого рода наблюдения можно особенно сделать там, где на первом плане стоит сгибательный паралич. Улучшение двигательных отношений в том смысле, что до определенной степени становится доступным восприятию пространство движения, выходящее за пределы конечностей, часто вносит существенные изменения также в опыт переживания действительности.
Иначе складываются отношения у аутичных детей. Они воспринимают вещи преимущественно и односторонне в отношении их места и положения в геометрическом пространстве. В стремлении к повторению расположения предметов своего повседневного обихода выражается их анормальная связь с миром вещей. Весь окружающий мир представляется им своего рода геометрической предметностью, как здоровому человеку могли бы представляться больные части тела выпавшими из его «телесного пространства». Это выглядит так, как будто для аутичного ребенка весь окружающий мир представляется как бы «частями его собственного тела» в смысле физической предметности. Он не может установить равновесие между понятиями «иметь тело» и «быть телом», собственная жизненная сфера – как это должно было бы быть – не ограничена. В противоположность «недействительности» у спастика, у аутиста возникает то, что можно было бы назвать «ложной действительностью».
«Поэтому аутичный ребенок ориентирован на пространственное расположение вещей. При этом такие дети пытаются создать замкнутое пространство, которое в смысле расположения предметов было бы совершенным и благодаря этому представлялось бы им надежным, однако межчеловеческие намерения и отношения исключаются. Этому есть много примеров, например, поведение одного из наших детей, который кубиками непрерывно выстраивал замкнутые ряды и круги. Этот ребенок внезапно вскакивал из-за стола и ставил свою тарелку перед ребенком, сидящим за другим столом, как раз в тот момент, когда этот ребенок передавал свою тарелку няне. Вследствие этого было нарушено круговое расположение тарелок на столе (образовывалась дыра), и мальчик своей тарелкой восстанавливал замкнутый круг».
Я уже говорил, что неправильное переживание телесности в той или иной форме составляет главную часть всякого нарушения развития ребенка; как раз в этой области существует огромное множество патологических отклонений. Осознание Я в собственном теле и жизнь Я посредством тела в окружающем мире могут быть подвержены всевозможным нарушениям. Все крутится вокруг вопроса об основе переживания собственных телесных границ. Как следует из предшествующего, эта граница не идентична с границами тела. В противном случае человек никогда бы не смог развить свойственные ему телесные отношения. С другой стороны, уверенность в собственной «телесности» необходима не только для осознания собственного Я, но также для восприятия и познания Я в других. Поэтому всегда, когда кто-то стремится, всматриваясь и пытаясь вчувствоваться в образ переживаний детей с нарушениями развития, познать их с этой точки зрения, хочется сказать: переживание границ собственной телесности могло бы быть достигнуто, если бы они отчетливо пережили Я-природу своего собственного существа. И с той же необходимостью этот опыт не был бы ограничен пределами кожи как физической или геометрической дефиницией. Он скорее определяется способностью к превращениям, подвижностью, жизненностью. Где он находится, как развивается, на какой почве?
О феномене "фантома"
Прежде чем попытаться найти ответ на эти вопросы, необходимо принять во внимание новый круг наблюдений, касающихся развития так называемых фантомных конечностей и телесной схемы. Причем для исследования наших взаимосвязей важно не столько существование, сколько развитие этих образований. Уже в продолжение нескольких столетий было известно, что при потере какой-нибудь конечности нередко возникает ощущение, будто бы она еще есть в наличии. Она ощущается как безусловная реальность, хотя мы и употребляем для обозначения физически не существующей конечности выражение «фантом».
Такие фантомы обладают целым рядом примечательных и труднообъяснимых свойств. Прежде всего, для обладающего такой конечностью субъективно она является несомненной и противящейся всякому рациональному объяснению действительностью. Это переживание, по-видимому, основано на непосредственной очевидности и избегает логического конфликта между тем, что вот нечто есть, и все же его нет. Эта ситуация лучше всего может быть проиллюстрирована замечанием одного больного, перенесшего ампутацию, который, когда обратили его внимание на возможность такого противоречия в отношении его фантомной руки, мог только возразить: «Но правая рука не имеет задних мыслей». То же описывает Плюгге в отношении попытки так приблизить рубец ампутированной конечности к стене, чтобы казалось, что фантом проходит сквозь стену. На соответствующий вопрос пациент сделал беспомощное лицо и ответил: «Но это же нечто совсем другое!» Также мало влияет явное противоречие между ясным ощущением фантома и визуальным восприятием рубца.
Следующий очень впечатляющий факт – это собственная подвижность фантома. Он может вытягиваться или втягиваться в область рубца, захватываться судорогой или расслабляться. Но строение конечности всегда сохраняется, хотя может случиться, что периферическая фантомная часть будет ощущаться прямо на рубце, например, кисть руки на плече (телескопия). Наряду с этим может оказаться, что фантомный член воспринимается не как целое, но между периферийной частью и рубцом ощущается разрыв. Фантомы в своей периферийной части воспринимаются более отчетливо, чем сечения, близкие к рубцу. В месте рубца, напротив, ощущается повышенная чувствительность, подобная той, которая ощущается в кистях рук. Когда фантом исчезает, дольше всего остаются периферийные части, или же они телескопически вдвигаются в рубец. Суставы кажутся местами, в которых особенно отчетливо ощущаются фантомные явления.
Изменения такого рода могут спонтанно подготавливаться долгое время; с другой стороны, «прикосновение» к фантому при определенных обстоятельствах может вызвать мгновенное втягивание его в рубец. Пёк дает следующее описание: «Большая группа, как в опыте со стеной, имела ощущение, что при приближении руки исследователя фантом втягивается в рубец, а при касании рубца исчезает вовсе. Место в пространстве, где возникает это ощущение касания фантома, точно воспроизводимо, например, у пациента с ампутированной ногой, посредством метки на постели, которую пациент не может видеть. Посредством приближения и удаления руки было возможно втягивать фантом в рубец и извлекать его оттуда». Во многих случаях упоминается также реальное ощущение соприкосновения фантома и физического члена у одного и того же лица.
Из всех этих описаний и переживаний непосредственно следует, что масштабы трехмерной пространственности не имеют никакого значения. О трехмерности можно говорить в том случае, если существуют ясно определимые границы. Но для обсуждаемой здесь области это не так. Здесь мы имеем дело с «другой» пространственностью и другим переживанием, отличным от нашего физического восприятия, когда мы берем предмет и перекладываем его с одного места на другое. Это отчетливо показывают опыты Плюгге; пациенты испытывают беспомощность, смущение, когда им предлагают выразить свое ощущение фантома в терминах трехмерной пространственности. Можно предпринимать дальнейшие усилия прояснить пространственность фантома, но уже теперь можно с уверенностью сказать, что здесь никак не идет речь о трехмерном пространстве с соответствующей системой координат. Адекватного описания фантомных ощущений посредством «трехмерной терминологии» достичь невозможно. «Ибо нет никаких сомнений в том, что подвергшийся ампутации живет со своим фантомным членом в двух реальностях одновременно» (Плюгге). Что же в действительности представляет собой эта вторая реальность?
Фантомы появляются не только после ампутации, но также после повреждения или анестезии позвоночника, как это бывает при параплегии или парезе. При сложном разрыве позвоночника все пациенты без исключения сообщают о фантомах. Т.е. они появляются не только при отсутствии конечностей, но также тогда, когда нормальное ощущение конечностей нарушено вследствие повреждения позвоночника. Медики говорят при этом об «отсутствии афферентных сенсибильных сообщений от центральной нервной системы».
Фантомный член, например кисть руки, может находиться, как уже говорилось, в расслабленном или полностью судорожно напряженном состоянии; последнее соответствует состоянию в момент поранения, которое было причиной ампутации. Посредством соответствующих тренировок возможно освободить конечность от такого судорожного состояния. Такие тренировки в последние годы проводятся в канадском центре реабилитации, как подготовка к протезированию. Все движения и упражнения с фантомами должны проводиться медленно и требуют продолжительных пауз, в противном случае снова появляются судороги и боли. Такой же судорожный эффект вызывает обычная усталость и душевные перегрузки (стресс). Известные, часто возникающие фантомные боли, вероятно, во многом обусловлены судорожным состоянием фантома. У детей, примечательным образом, фантомные боли исключительно редки.
По-видимому, появление фантомов связано с тем, что до этого была в наличии пронизанная, можно сказать, жизнью конечность. У прокаженных возникает фантом, когда требуется хирургическая ампутация, но не в случае, если, например, палец отпадает сам собой. Когда оба случая происходят с одним и тем же пациентом, появляется прекрасная возможность для сравнения. «Некоторые пациенты спонтанно сравнивают отсутствие фантома (в последнем случае) с очень живым фантомом после ампутации, и высказывают мнение, что никогда не ощущали фантома отпавшего пальца, «поскольку он давно уже был мертвым».
В давние времена были сделаны наблюдения, которые добавляют к рассмотренным до сих пор два совершенно новых факта. Утверждалось, что в случае врожденного отсутствия конечности также могут возникать фантомы; также сообщалось, что при ранней ампутации появление фантомов сильно зависит от возраста. На основании этого можно считать, что телесная основа для «возможности фантома» существует не с рождения, но развивается в течение раннего детства. Решающая граница лежит в области шестого года жизни. Обследование 165 подвергшихся ампутации детей показали бросающиеся в глаза различия в отношении возникновения устойчивых фантомов в зависимости от того, была ли проведена ампутация до или после достижения пациентом шестилетнего возраста. При врожденном отсутствии конечности отдельные дети сообщают о постепенном «росте» фантома отсутствующей конечности.
Один почти классический случай приводит Пек. Он наблюдал одиннадцатилетнюю девочку с врожденным отсутствием обоих предплечий и кистей рук. Этот ребенок сообщал об очень отчетливом и интенсивном фантоме рук, который впервые появился в возрасте семи лет, и у которого все пальцы были дифференцированы и могли свободно двигаться. В начале школьного обучения она училась простым приемам счета, используя пальцы, как это делают также здоровые дети. С этой целью она клала свои фантомные руки на стол и один за другим пересчитывала выпрямленные пальцы. Во время обследования она подражала своим фантомом предлагаемым движениям. Во сне девочка видела свои «удивительно красивые руки». Можно с уверенностью сказать, что такие сны происходят из истинного телесного ощущения, а не являются «сном желаний». Этот случай несколько напоминает сказку братьев Гримм о девочке без рук, которая с имагинативной выразительной силой представила сверхтелесное существо рук.
Фантомы, которые развиваются при врожденном отсутствии конечностей, гораздо раньше ощущаются как естественные и нормальные по толщине и протяженности, без неприятных ощущений, которые сопровождают фантомы при ранней ампутации. Если в последнем случае конечность была деформирована, то появляется также деформированный фантом.
Обеспечение протезами до семилетнего возраста чаще приводит к появлению фантомов, чем обычно. Возникают ли фантомы при ампутации деформированных членов, зависит, по-видимому, также от того, использовался ли каким-нибудь образом функционально этот член до ампутации или нет.
Общий взгляд на описанные феномены показывает, что при этом мы имеем дело с более сложными фактами, чем считалась до сих пор, когда речь шла о фантомах конечностей. Дополнительно к этому знание о возрастном развитии фантомов проливает новый свет на эти явления. Как было показано, при этом мы имеем дело с процессом, который принадлежит естественному развитию человека и, как таковой, не имеет болезненного характера. Однако необходимы определенные обстоятельства, чтобы его можно было воспринять субъективным, повседневным сознанием. Но с этой точки зрения фантомный член может постигаться только как часть целого; чтобы видеть предмет в истинном свете, следует говорить о «фантомном гештальте». Тем самым мы делаем еще один шаг в направлении решения вопроса о телесности человека.
Прежде всего, мы должны установить, что здесь мы сталкиваемся с самостоятельным, формообразующим принципом, за которым мы должны признать собственное бытие и собственную действительность. Он не должен пониматься как нечто, представляющее только некий вид проекции «вовне» процессов центральной нервной системы. Далее, оказывается, что этот формирующий принцип проходит стадии роста и развития, которые заметно сдвинуты в отношении физического процесса развития. Иными словами, мы приходим к истинному, понимаемому в пространственном смысле, формирующему принципу, который, однако, не идентичен материальному, физическому составу нашего тела, во всяком случае, начиная с определенного момента детского развития, примерно после шестого года жизни.
