Со способностью осязания мы рождаемся. Чувство жизни мы приобретаем во время первых лет жизни. Развертывание чувства собственного движения не знает временных границ. В течение жизни мы должны постоянно осваивать новые комбинации движений, так что процесс формирования этого чувства никогда не прекращается. Оно внутренне сопровождает процесс обучения хождению и речи ребенка. Бегание и прыганье, карабканье происходит с их помощью. Сюда относятся также письмо и чтение; ибо как могли бы мы осуществлять тончайшие движения руками, кистями рук и пальцами, если бы постоянно не обновлялось сознание положения руки, ведущей перо или карандаш? И как могли бы мы читать, если бы чувство собственного движения не передавало нам моторный образ фигур и букв?
Учимся ли мы владеть мускульным инструментом, владеть иглой, пользоваться молотком, ездить на велосипеде – всегда оказывается задействованным чувство собственного движения. Оно сопровождает всю нашу моторику, охраняет, предупреждает и защищает. Пока оно с нами, мы чувствуем себя защищенными в определенных сферах нашего существования.
Чувство осязания дает нам смутное знание о нас самих и пронизывает нас чувством Бога. Чувство жизни дает нам ощущение нашей наполняющей пространство телесной самости. Мы преисполняемся чувством благополучия и удовлетворения, которые сообщаются нам этим чувством. Что дает нам чувство собственного движения?
Рудольф Штайнер говорит о том, что оно дает нам «то чувство свободы», которое позволяет человеку ощутить себя душой.
«То, что дает вам возможность ощутить себя свободной душой, это излучение чувства движения, которое передает вашей душе информацию о сокращении и расслаблении мышц...».
Но что означает, чувствовать себя «свободной душой»? Мы можем сказать: чувство осязания ограничивает нас, чувство жизни сохраняет нас; чувство собственного движения нас освобождает. Оно освобождает нас «как душу», поскольку посредством его мы ни тело, ни окружающий мир не чувствуем как бремя или принуждение. Поскольку оно вчленено в «отношения равновесия и распределения сил», наше тело также становится их частью и дает душе возможность вести неограниченное бытие. В хождении душа завоевывает пространство, пронизывает его в беге, овладевает им при восхождении и лазании, измеряет его прыжками и шагами. Она овладевает также материей, поскольку учится ее переформировывать. Она мнет и формует, ткет и шьет, лепит и вяжет. И все новые ремесленные навыки приобретаются во взаимодействии с чувством собственного движения, и когда душа живет в развертывании своих моторных способностей, ее пронизывает единственное чувство: радость. Это ощущение вырастает из царства чувства собственного движения. Радость постоянно живет в нас, как и страх, стыд, боязнь, гнев. Радость – это один из основных цветов нашей души, она сохраняется, усиливается и ослабляется чувством собственного движения. Чувство собственного движения – это мать радости.
Усилия психологов проникнуть в чувство радости до тех пор будут оставаться бесплодными, пока не будет познана эта связь. Когда Страссер называет радость «в самом общем смысле чувственным утверждением вступления в обладание после предшествующего состояния неопределенности», он проходит мимо центрального мотива переживания чувства радости. Радость – это не ощущение наконец достигнутой цели, но чувство освобождения от носимых до сих пор оков. В радости выражается не «обладание» но «бытие».
Когда я после долгого восхождения, стоившего мне много усилий и пота, наконец, достигаю вершины горы, меня наполняет радость. Это не выражение достигнутой цели, но ощущение преодоленного марша к вершине.
Когда я все снова и снова повторяю музыкальный пассаж, то я испытываю радость в том случае, если я, наконец, достигну того, что буду играючи исполнять музыкальное произведение. И здесь также меня радует не достигнутое, но освобождение от усилий при изучении. Радость указывает на прошлое и поэтому переживается «радостное приятие» настоящего.
Когда Страссер приводит в качестве примера человека, стоящего перед закрытой дверью своего дома и «радостно вздрагивающего, когда он находит, после долгих поисков, ключ в подкладке своего пальто», его пронизывает не радость обладания ключом, но радость от преодоления неопределенности и мучительности состояния необладания ключом. Возможность открыть дверь дома – это облегчение, может быть даже счастье, но не радость.
Также представление Хенселя о радости проходит мимо проблемы, когда он считает, что «радость – это чувственное переживание восприятия, что события развиваются желательным образом». Когда исполняется мое желание, я чувствую себя счастливым, и это ощущение сродни радости, но не идентично ей. Я могу радоваться без того, чтобы что-то исполнилось. Ибо радость – это освобождение, своего рода разрешение от бремени.
Обвиняемый, будучи оправданным, ощущает это освобождение как радость. Но только после этого он ощущает счастье снова быть в кругу близких. Счастье – это состояние обладания, радость же – переживание бытия.
Когда наши дела и предприятия не удаются, когда у нас «неудачный день», и все наши планы проваливаются, когда все у нас «валится из рук», и повсюду мы встречаем только препятствия – тогда наша душа наполняется досадой и недовольством. Ибо ничего не достигнуто и ничего не может быть достигнуто. Тогда радость остается для нас закрытой, подобно солнечному свету, когда он закрыт толстым слоем облаков.
Когда же внутри души восходит солнце радости, проясняется также лицо человека в улыбке. Каждая радость открывает свой образ в улыбке. Первая улыбка грудного младенца – это признак того, что начинает развертываться чувство собственного движения.
Бутейндик, который посвятил этому процессу очень трогающие сердце исследования, приходит к следующему заключению:
«Когда ребенок, улыбаясь, открывается как ребенок, совершая движения в непроизвольности своей природы так, как это предусмотрено его телесностью, он преодолевает протекающее во времени бессознательное долженствование, чтобы участвовать в безвременном бытии первой сознательной защищенности».
Этими словами описана также радость, которая испытывается, когда «бессознательное долженствование» в «непроизвольности собственной природы» преодолевается и уступает место гармоничному ощущению защищенности.
Бутейндик указывает также на тесную связь радости с улыбкой, и он думает, что есть еще много других выражений радости; но лучащиеся глаза, раскрытые руки и ликующие уста – это только метаморфозы улыбки, которая из области губ распространяется вверх на глаза, внутрь на гортань и вниз на руки. И когда он далее высказывает мнение, что улыбка – это не только выражение, но «в то же время ответ на то, что действительно или в представлении подступает к нам, ответ на личность, предмет или представление, навстречу которому раскрывается наше сердце», тогда он касается важного пункта, имеющего отношение к природе улыбки. Ибо улыбка – это как высказывание, так и ответ. В качестве «высказывания» она открывается как простая радость. Как «ответ» она, напротив, указывает на нечто новое.
Когда я улыбаюсь встретившемуся мне другу или кривлю в улыбке губы при встрече с безразличным мне человеком, тогда улыбка проявляется как часть мимической выразительной способности, которой наделен человек. Улыбка – это откровение радости; но она может также стать мимическим жестом и принимать различные формы: смущения, сдержанности, ехидства, лукавства, горечи, коварства, глупости, благожелательности, сочувствия, презрения. Пальцы души играют на струнах улыбки и дают ей самое разнообразное звучание.
Улыбка осуществляется с помощью того же самого нерва (nervus facialis), какой обслуживает мимику всего нашего лица. Но мимика – это возвышение чувства собственного движения, и познав это, мы замыкаем круг рассмотрений, который мы открыли указанием на переживание радости.
В докладе «О существе искусства» Рудольф Штайнер в имагинативной форме указывает на эти взаимосвязи. Он описывает там акт, который осуществляется в человеке, когда чувство собственного движения преобразуется в «искусство мимики». Тем, что это может произойти, мы обязаны радости, откровением которой является улыбка; но она может преобразоваться в мимическое выражение.
Чувство собственного движения излучает в нашу душу радость освобождения от принуждения и давления, от трудов и забот. Эта радость открывается в улыбке, которая несет в себе способность мимики. Тем самым мы можем чувство собственного движения не ограничить подражанием образам и фигурам внешнего мира, но сделать его имитатором человеческих переживаний и отношений. Великим актером является тот, кто в высшей мере может передать другим чувство собственного движения.
