Я «на крючке», но этого еще не знаю

Через десять дней после того как Делберт отправился домой, Джуди позвонила мне и сказала, что ее отец в течение недели чувствовал себя вполне нормально, но потом у него так сильно стали болеть ноги, что он не может на них стоять. Я задал несколько вопросов, и ответы меня очень озадачили. Джуди сказала, что кожа на подошвах обеих стоп отца чернеет, трескается и слезает. Это действительно было очень больно.

На следующий день я заехал в дом Делберта, чтобы взгля­нуть на больного. Да, действительно, его подошвы были очень темными, если не черными. Кожа была в глубоких трещинах и выглядела так, словно ее можно было подцепить ногтем и оторвать. А в местах утолщения темная кожа уже сошла, остались ярко-красные свежие болезненные участки. Ни до, ни после я не видел ничего подобного. Кожный покров на стопах выглядел как бронированные бляшки.

И снова начались долгие поиски ответа. Дерматологи отказались помочь. В течение нескольких месяцев мы обсле­довали Делберта в трех главных медицинских центрах юго-востока Соединенных Штатов. И никто из специалистов не смог предложить никаких версий относительно проблемы с его ногами. Все три клиники подтвердили затемнения в легких и эмфизему. В двух из них добавили психиатрические диагнозы.

После всего этого Джуди и се мать стали просить меня попытаться еще раз выяснить, что происходит с Делбертом и его стопами. Я отвечал, что если гораздо более опытные док­тора, чем я, не смогли решить проблему, то чего они ждут от меня? Чуть позже я «пал» жертвой лести: Джуди и ее мать сказали мне, что я лучший доктор из всех. Они вынесли на мой суд – положить ли Делберта обратно в клинику, чтобы попытаться еще раз выяснить, что с ним такое. Если это не удастся, они оставят меня в покое. Тогда нам придется убе­диться, что есть еще неизвестные болезни, которые вылечить невозможно, и смириться с этим.

Чтобы сократить технические подробности и, возможно, сделать мой рассказ менее скучным, сразу же скажу, что я исчерпал багаж всех моих знаний и идей в течение первых двух дней пребывания Делберта в больнице. Я потерпел пора­жение. Потом вдруг у меня появилась идея «последнего шан­са». У нас в больнице работал новый нейрохирург, занимав­шийся общей медициной до того, как стал изучать хирургию. Три года он основательно изучал ее в Соединенных Штатах, а потом отправился в Японию получать специализацию нейро­хирурга. Имея такие широкие познания, подумал я, он, возможно, подаст одну-две свежие идеи. Я попросил его ос­мотреть Делберта и дать мне знать, не думает ли он, что я что-нибудь упустил из виду.

После осмотра и оценки Джим (нейрохирург) сообщил, что в Японии такие изменения тканей, какие мы видим на подошвах Делберта, называют дистрофичными. Джим предло­жил сделать цервикальную миелограмму в области шеи, но предупредил, что могут быть осложнения. Предложение Джима показалось мне основанным больше на интуиции, но, в конце концов, он убедил меня, что мы могли бы найти ответ, проделав эту процедуру.

Я объяснил Джуди и ее родителям, что Джим предлагает провести процедуру введения красящего вещества в спинной канал снизу. Во время процедуры рентгеновский стол припод­нимается таким образом, что ноги пациента оказываются выше головы, и краска перетекает по каналу к шее и голове. На рентгене следят за передвижением краски вверх по спи­нальному каналу к шее. Я объяснил, что красящее вещество может вызвать в организме непредвиденную реакцию, а это рискованно. Я также объяснил, что совершенно не уверен, получим ли мы какой-нибудь результат, и добавил, что Джим полон оптимизма, а у меня нет никаких других предложений. Родственники с энтузиазмом согласились.

Мы сделали цервикальную миелограмму. Выяснилось, что на наружной поверхности мозговой оболочки, которая покрывает спинной ствол, на середине шеи, на задней ее части, был виден сгусток кальция размером около гривен­ника. Джим ликовал. Я благоговел перед его гением. Делберт, Джуди и ее мама впервые за несколько месяцев увидели луч надежды.

Теперь начались душевные метания. Делберт прошел через диагностический тест без проблем. Но теперь мы думали об очень серьезной операции. Она могла стать причиной парали­ча всего тела или даже создать угрозу для жизни. Потенциаль­ная польза – только очистить кожу подошв этого человека. Кроме того, мы вовсе не были уверены, что операция поможет улучшить состояние его ног.

Джим настаивал на хирургическом удалении сгустка. Он был хирургом, а для этих специалистов естественное решение проблемы – резать. Но ведь именно он нашел сгусток, о котором до него никто даже не подозревал.

Делберт, его жена и дочь тоже настаивали на операции. Они видели в ней какой-то шанс на успех. Это, конечно, было лучше, чем ничего не делать, потому что без операции никаких шансов на улучшение состояния больного не было. Делберт сказал, что он лучше умрет, чем будет жить с такими ногами. Я спросил – а что, если его вообще парализует? Он дал мне понять, что также скорее умрет, чем будет паралитиком. Он просил меня не беспокоиться, но как прикажете не беспокоиться в подобной ситуации? Делберт имел право пойти на заведомый риск, чтобы улучшить качество собствен­ной жизни. Весь мой опыт подсказывал, что риск ничего не гарантирует: соотношение процентов риска и шансов на успех было ужасным. Но чья это была жизнь, в конце концов? Кто я был такой, чтобы изображать Господа Бога для этого несчастного, страдающего человека? После долгих колебаний и сомнений я согласился, и мы стали готовиться к плановой операции.

Джиму предстояло оперировать, я должен был стать его ассистентом. То есть это означало, что в течение нескольких часов я обязан был делать все, что Джим мне скажет, – и именно так, как он этого потребует.

Следующая статья: Догадка вспыхивает